Неточные совпадения
Вдруг она
сжалась, затихла и с испугом, как будто ожидая удара, как будто защищаясь, подняла
руки к
лицу. Она увидала мужа.
— Что же? что? — спрашивал он,
сжимая локтем ее
руку и стараясь прочесть в ее
лице ее мысли.
Кити покраснела от радости и долго молча
жала руку своего нового друга, которая не отвечала на её пожатие, но неподвижно лежала в её
руке.
Рука не отвечала на пожатие, но
лицо М-llе Вареньки просияло тихою, радостною, хотя и несколько грустною улыбкой, открывавшею большие, но прекрасные зубы.
Лицо ее было бледно и строго. Она, очевидно, ничего и никого не видела, кроме одного.
Рука ее судорожно
сжимала веер, и она не дышала. Он посмотрел на нее и поспешно отвернулся, оглядывая другие
лица.
Буянов, братец мой задорный,
К герою нашему подвел
Татьяну с Ольгою; проворно
Онегин с Ольгою пошел;
Ведет ее, скользя небрежно,
И, наклонясь, ей шепчет нежно
Какой-то пошлый мадригал
И
руку жмет — и запылал
В ее
лице самолюбивом
Румянец ярче. Ленский мой
Всё видел: вспыхнул, сам не свой;
В негодовании ревнивом
Поэт конца мазурки ждет
И в котильон ее зовет.
Но через мгновение быстро приподнялась, быстро придвинулась к нему, схватила его за обе
руки и, крепко
сжимая их, как в тисках, тонкими своими пальцами, стала опять неподвижно, точно приклеившись, смотреть в его
лицо.
Лютов видел, как еще двое людей стали поднимать гроб на плечо Игната, но человек в полушубке оттолкнул их, а перед Игнатом очутилась Алина; обеими
руками,
сжав кулаки, она ткнула Игната в
лицо, он мотнул головою, покачнулся и медленно опустил гроб на землю. На какой-то момент люди примолкли. Мимо Самгина пробежал Макаров, надевая кастет на пальцы правой
руки.
Самгин увидел, что пухлое, почти бесформенное
лицо Бердникова вдруг крепко оформилось, стало как будто меньше, угловато, да скулах выступили желваки, заострился нос, подбородок приподнялся вверх, губы плотно
сжались, исчезли, а в глазах явился какой-то медно-зеленый блеск. Правая
рука его, опущенная через ручку кресла, густо налилась кровью.
— Шш! — зашипел Лютов, передвинув саблю за спину, где она повисла, точно хвост. Он стиснул зубы, на
лице его вздулись костяные желваки, пот блестел на виске, и левая нога вздрагивала под кафтаном. За ним стоял полосатый арлекин, детски положив подбородок на плечо Лютова, подняв
руку выше головы,
сжимая и разжимая пальцы.
— Ничего неприличного я не сказал и не собираюсь, — грубовато заявил оратор. — А если говорю смело, так, знаете, это так и надобно, теперь даже кадеты пробуют смело говорить, — добавил он, взмахнув левой
рукой, большой палец правой он сунул за ремень, а остальные четыре пальца быстро шевелились,
сжимаясь в кулак и разжимаясь, шевелились и маленькие медные усы на пестром
лице.
Марина не дала ему договорить, — поставив чашку на блюдце, она
сжала пальцы
рук в кулак,
лицо ее густо покраснело, и, потрясая кулаком, она проговорила глуховатым голосом...
Дмитрий посмотрел на нее, на брата и, должно быть,
сжал зубы,
лицо его смешно расширилось, волосы бороды на скулах встали дыбом, он махнул
рукою за плечо свое и, шумно вздохнув, заговорил, поглаживая щеки...
— Бердников, Захарий Петров, — сказал он высоким, почти женским голосом. Пухлая, очень теплая
рука, сильно
сжав руку Самгина, дернула ее книзу, затем Бердников, приподняв полы сюртука, основательно уселся в кресло, вынул платок и крепко вытер большое, рыхлое
лицо свое как бы нарочно для того, чтоб оно стало виднее.
Высвободив из-под плюшевого одеяла голую
руку, другой
рукой Нехаева снова закуталась до подбородка;
рука ее была влажно горячая и неприятно легкая; Клим вздрогнул,
сжав ее. Но
лицо, густо порозовевшее, оттененное распущенными волосами и освещенное улыбкой радости, вдруг показалось Климу незнакомо милым, а горящие глаза вызывали у него и гордость и грусть. За ширмой шелестело и плавало темное облако, скрывая оранжевое пятно огня лампы,
лицо девушки изменялось, вспыхивая и угасая.
Смешно раскачиваясь, Дуняша взмахивала
руками, кивала медно-красной головой; пестренькое
лицо ее светилось радостью;
сжав пальцы обеих
рук, она потрясла кулачком пред
лицом своим и, поцеловав кулачок, развела
руки, разбросила поцелуй в публику. Этот жест вызвал еще более неистовые крики, веселый смех в зале и на хорах. Самгин тоже усмехался, посматривая на людей рядом с ним, особенно на толстяка в мундире министерства путей, — он смотрел на Дуняшу в бинокль и громко говорил, причмокивая...
Она придвинулась к нему, и он, сам не зная, как это случилось, потянулся к ней
лицом; она не отстранилась, он
сжал крепче ее
руку и поцеловал ее в губы.
Я
сжимал ружье в
руках и готов был уже выстрелить, но каждый раз, взглянув на спокойное
лицо Дерсу, я приходил в себя.
Солдат изможден и озлоблен. На нем пестрядинные, до клочьев истрепанные портки и почти истлевшая рубашка, из-за которой виднеется черное, как голенище, тело. Бледное
лицо блестит крупными каплями пота; впалые глаза беспокойно бегают; связанные сзади в локтях
руки бессильно
сжимаются в кулаки. Он идет, понуждаемый толчками, и кричит...
Однажды в это время я вбежал в спальню матери и увидел отца и мать с заплаканными
лицами. Отец нагнулся и целовал ее
руку, а она ласково гладила его по голове и как будто утешала в чем-то, как ребенка. Я никогда ранее не видел между отцом и матерью ничего подобного, и мое маленькое сердчишко
сжалось от предчувствия.
На террасе уже было довольно темно, князь не разглядел бы в это мгновение ее
лица совершенно ясно. Чрез минуту, когда уже они с генералом выходили с дачи, он вдруг ужасно покраснел и крепко
сжал свою правую
руку.
Но в это время St.-Jérôme, с решительным и бледным
лицом, снова подошел ко мне, и не успел я приготовиться к защите, как он уже сильным движением, как тисками,
сжал мои обе
руки и потащил куда-то.
«Милая ты моя, ведь я знаю, что любишь ты его…» Но не решалась — суровое
лицо девушки, ее плотно сжатые губы и сухая деловитость речи как бы заранее отталкивали ласку. Вздыхая, мать безмолвно
жала протянутую ей
руку и думала...
Парни медленно, тесной группой подошли к Софье и
жали ей
руку молча, неуклюже ласковые. В каждом ясно было видно скрытое довольство, благодарное и дружеское, и это чувство, должно быть, смущало их своей новизной. Улыбаясь сухими от бессонной ночи глазами, они молча смотрели в
лицо Софьи и переминались с ноги на ногу.
В сердце ее вспыхнули тоска разочарования и — радость видеть Андрея. Вспыхнули, смешались в одно большое, жгучее чувство; оно обняло ее горячей волной, обняло, подняло, и она ткнулась
лицом в грудь Андрея. Он крепко
сжал ее,
руки его дрожали, мать молча, тихо плакала, он гладил ее волосы и говорил, точно пел...
Вижу, вся женщина в расстройстве и в исступлении ума: я ее взял за
руки и держу, а сам вглядываюсь и дивлюсь, как страшно она переменилась и где вся ее красота делась? тела даже на ней как нет, а только одни глаза среди темного
лица как в ночи у волка горят и еще будто против прежнего вдвое больше стали, да недро разнесло, потому что тягость ее тогда к концу приходила, а личико в кулачок
сжало, и по щекам черные космы трепятся.
В первые минуты на забрызганном грязью
лице его виден один испуг и какое-то притворное преждевременное выражение страдания, свойственное человеку в таком положении; но в то время, как ему приносят носилки, и он сам на здоровый бок ложится на них, вы замечаете, что выражение это сменяется выражением какой-то восторженности и высокой, невысказанной мысли: глаза горят, зубы
сжимаются, голова с усилием поднимается выше, и в то время, как его поднимают, он останавливает носилки и с трудом, дрожащим голосом говорит товарищам: «простите, братцы!», еще хочет сказать что-то, и видно, что хочет сказать что-то трогательное, но повторяет только еще раз: «простите, братцы!» В это время товарищ-матрос подходит к нему, надевает фуражку на голову, которую подставляет ему раненый, и спокойно, равнодушно, размахивая
руками, возвращается к своему орудию.
Но из всех этих
лиц не много было мне знакомых, да и с теми знакомство ограничивалось кивком головы и словами: «Здравствуйте, Иртеньев!» Вокруг же меня
жали друг другу
руки, толкались, слова дружбы, улыбки, приязни, шуточки сыпались со всех сторон.
— Ты сознаешь, Marie, сознаешь! — воскликнул Шатов. Она хотела было сделать отрицательный знак головой, и вдруг с нею сделалась прежняя судорога. Опять она спрятала
лицо в подушку и опять изо всей силы целую минуту
сжимала до боли
руку подбежавшего и обезумевшего от ужаса Шатова.
Она встала, хотела шагнуть, но вдруг как бы сильнейшая судорожная боль разом отняла у ней все силы и всю решимость, и она с громким стоном опять упала на постель. Шатов подбежал, но Marie, спрятав
лицо в подушки, захватила его
руку и изо всей силы стала
сжимать и ломать ее в своей
руке. Так продолжалось с минуту.
И бессильно, как подрезанная, упала
лицом в подушку, истерически зарыдав и крепко
сжимая в своей
руке руку Шатова.
Она не ответила и в бессилии закрыла глаза. Бледное ее
лицо стало точно у мертвой. Она заснула почти мгновенно. Шатов посмотрел кругом, поправил свечу, посмотрел еще раз в беспокойстве на ее
лицо, крепко
сжал пред собой
руки и на цыпочках вышел из комнаты в сени. На верху лестницы он уперся
лицом в угол и простоял так минут десять, безмолвно и недвижимо. Простоял бы и дольше, но вдруг внизу послышались тихие, осторожные шаги. Кто-то подымался вверх. Шатов вспомнил, что забыл запереть калитку.
Малюта, скрестив
руки, глядел, улыбаясь, в
лицо Серебряному, и зрачки его, казалось,
сжимались и расширялись.
Первой, с кем познакомилась собака, была хорошенькая девушка в коричневом форменном платье, выбежавшая в сад. Жадно и нетерпеливо, желая охватить и
сжать в своих объятиях все видимое, она посмотрела на ясное небо, на красноватые сучья вишен и быстро легла на траву,
лицом к горячему солнцу. Потом так же внезапно вскочила и, обняв себя
руками, целуя свежими устами весенний воздух, выразительно и серьезно сказала...
Пил он, конечно, пил запоем, по неделям и более. Его запирали дома, но он убегал и ходил по улицам города, тонкий, серый, с потемневшим
лицом и налитыми кровью глазами. Размахивая правою
рукою, в левой он
сжимал цепкими пальцами булыжник или кирпич и, завидя обывателя, кричал...
Он сидел на стуле, понимая лишь одно: уходит! Когда она вырвалась из его
рук — вместе со своим телом она лишила его дерзости и силы, он сразу понял, что всё кончилось, никогда не взять ему эту женщину. Сидел, качался, крепко
сжимая руками отяжелевшую голову, видел её взволнованное, розовое
лицо и влажный блеск глаз, и казалось ему, что она тает. Она опрокинула сердце его, как чашу, и выплеснула из него всё, кроме тяжёлого осадка тоски и стыда.
— По крайней мере позвольте мне искать вашей дружбы! — сказал он, крепко
сжимая мою
руку и с каким-то отчаянным выражением в
лице.
Я отыскал дядю в саду, у пруда, в самом уединенном месте. Он был с Настенькой. Увидя меня, Настенька стрельнула в кусты, как будто виноватая. Дядя пошел ко мне навстречу с сиявшим
лицом; в глазах его стояли слезы восторга. Он взял меня за обе
руки и крепко
сжал их.
Мне пришлось собираться среди матросов, а потому мы взаимно мешали друг другу. В тесном кубрике среди раскрытых сундуков едва было где повернуться. Больт взял взаймы у Перлина, Чеккер — у Смита. Они считали деньги и брились наспех, пеня
лицо куском мыла. Кто зашнуровывал ботинки, кто считал деньги. Больт поздравил меня с прибытием, и я, отозвав его, дал ему пять золотых на всех. Он
сжал мою
руку, подмигнул, обещал удивить товарищей громким заказом в гостинице и лишь после того открыть, в чем секрет.
Круциферская была поразительно хороша в эту минуту; шляпку она сняла; черные волосы ее, развитые от сырого вечернего воздуха, разбросались, каждая черта
лица была оживлена, говорила, и любовь струилась из ее синих глаз; дрожащая
рука то
жала платок, то покидала его и рвала ленту на шляпке, грудь по временам поднималась высоко, но казалось, воздух не мог проникнуть до легких.
Старик проводил меня до моей квартиры и здесь, крепко
сжимая мою
руку, еще несколько минут на кого-то все жаловался; упоминал упавшим голосом фамилии некоторых важных
лиц петербургского высшего круга и в заключение, вздохнув и потягивая мою
руку книзу, прошептал...
— Да, да! Чем дальше на север, тем настойчивее люди! — утверждает Джиованни, большеголовый, широкоплечий парень, в черных кудрях;
лицо у него медно-красное, нос обожжен солнцем и покрыт белой чешуей омертвевшей кожи; глаза — большие, добрые, как у вола, и на левой
руке нет большого пальца. Его речь так же медленна, как движения
рук, пропитанных маслом и железной пылью.
Сжимая стакан вина в темных пальцах, с обломанными ногтями, он продолжает басом...
Когда речь шла о котлете — его
лицо сжималось и голова пригибалась, как бы уклоняясь от прикосновения постороннего тела; когда дело доходило до приклейки бубнового туза, спина его вздрагивала; когда же он приступил к рассказу о встряске, то простирал
руки и встряхивал ими воображаемый предмет.
Дело происходило уже осенью в Ницце. Однажды утром, когда я зашел к ней в номер, она сидела в кресле, положив ногу на ногу, сгорбившись, осунувшись, закрыв
лицо руками, и плакала горько, навзрыд, и ее длинные, непричесанные волосы падали ей на колени. Впечатление чудного, удивительного моря, которое я только что видел, про которое хотел рассказать, вдруг оставило меня, и сердце мое
сжалось от боли.
У Фомы больно
сжалось сердце, и через несколько часов, стиснув зубы, бледный и угрюмый, он стоял на галерее парохода, отходившего от пристани, и, вцепившись
руками в перила, неподвижно, не мигая глазами, смотрел в
лицо своей милой, уплывавшее от него вдаль вместе с пристанью и с берегом.
В углу, около постели, стенные часы нерешительно и негромко пробили раз — два; женщина дважды вздрогнула, подошла, остановила прихрамывающие взмахи маятника неверным движением
руки и села на постель. Поставив локти на колени, она
сжала голову ладонями, волосы её снова рассыпались, окутали
руки, закрыли
лицо плотной, тёмной завесой.
Поэтому, когда Евсей видел, что Яшка идёт драться, Старик бросался на землю, крепко, как мог,
сжимал своё тело в ком, подгибая колени к животу, закрывал
лицо и голову
руками и молча отдавал бока и спину под кулаки брата.
Жить рядом и видеть ежедневно
лицо, глаза,
жать руку и ласково улыбаться; слышать голос, слова, заглядывать в самую душу — и вдруг так просто сказать, что он лжет и обманывает кого-то! И это думать давно, с самого начала, все время — и говорить «так точно», и
жать руку, и ничем не обнаруживать своих подлых подозрений. Но, может быть, он и показывал видом, намеками, а Саша не заметил… Что такое сказал вчера Колесников об Еремее, который ему не понравился?
Что-то грозное пробежало по
лицам, закраснелось в буйном пламени костра, взметнулось к небу в вечно восходящем потоке искр. Крепче
сжали оружие холодные
руки юноши, и вспомнилось на мгновение, как ночью раскрывал он сорочку, обнажал молодую грудь под выстрелы. — Да, да! — закричала душа, в смерти утверждая жизнь. Но ахнул Петруша высоким голосом, и смирился мощный бас Колесникова, и смирился гнев, и чистая жалоба, великая печаль вновь раскрыла даль и ширь.
Хохот становился все выше и выше и обратился во что-то похожее на лай болонки. Лаевский хотел встать из-за стола, но ноги его не слушались, и правая
рука как-то странно, помимо его воли, прыгала по столу, судорожно ловила бумажки и
сжимала их. Он увидел удивленные взгляды, серьезное, испуганное
лицо Самойленка и взгляд зоолога, полный холодной насмешки и гадливости, и понял, что с ним истерика.
И он ходил взад и вперед скорыми шагами,
сжав крестом
руки, — и, казалось, забыл, что не сказал имени коварного злодея… и, казалось, не замечал в
лице несчастной девушки страх неизвестности и ожидания… он был весь погребен сам в себе, в могиле, откуда также никто не выходит… в живой могиле, где также есть червь, грызущий вечно и вечно ненасытный.